Форум

Сэм Рэндом Скотт "Иноходец: ритм сердца"
***
Пальцы гладили и искали, а разум уже осознал, уже пытался предотвратить накатывающуюся вспышку ужаса.
Маски не было. Не было лица под маской.
Маска из самоцветов и являлась лицом Иноходца.
Вышивка жестокого безумца Эрфана по непрочной ткани человеческого тела.
Двести одиннадцать камней. Рубины, бериллы, бирюза и опалы… сверкающие петли бриллиантов. Ослепительная бабочка, будто присевшая на лицо… Две линии тёмных изумрудов вокруг глаз и фиолетовый, как чернила, алмаз там, где некогда сходились изогнутые брови.
Пальцы её скользили по камням, срываясь и не веря. Из горла вырвался жуткий сдавленный крик.
И в ответ на этот крик две прозрачные капли выкатились из поблёскивающих живым изумрудом глазниц маски, заставляя по пути своего следования самоцветы вспыхивать вишнёвым,розовым, синим.

***

Мистресса Хедер сидела перед камином, закутавшись в старый тяжёлый плед. Мистрессу Хедер била дрожь.
Мистресса Хедер была пьяна.
Она ошиблась, и ошибка будет стоить дорого. Все воспоминания клубком кобр катались в воспалённом, затуманенном вином мозгу.
Этот человек – не её Джерри. Это вообще не Джерри.
Мальчишка из замка, такой неуклюжий, такой простодушный. Которого она учила танцевать, учила ходить по канату. Семнадцатилетний застенчивый увалень, не осмеливавшийся обнять её в вальсе за талию, шагавший широко и увесисто, точно крестьянин за плугом. Кусавший губы, красневший до слёз. Странно притягательный, как полуоткрытый бутон цветка незнакомого, редкого сорта. По-детски влюблённый в свою учительницу. И тот единственный поцелуй, пробудивший в ней такую смесь желания и материнской нежности, что она сбежала под прикрытием ночи из проклятого замка, сбежала, не в силах обуздать себя, сбежала, струсив.
Что случилось там потом? Окончательно спятивший Эрфан, что же он сделал с этим ребёнком? Какое оставшееся в изломанной душе воспоминание привело пятнадцать лет спустя на её порог…. Кого? Кто он такой?
Иноходец Джерард. Иноходец и только, существо, предназначенное убивать навсегда. На его маске двести одиннадцать камней, двести одиннадцать жизней, кем бы ни были эти люди, какие бы преступления ни совершили. От него пахнет так, как пахнут травы в степи перед грозой – опасно, горько. Его рефлексы точны и зверины, он мгновенно реагирует на любую, даже слабую, угрозу. И часть лица, не закрытая жуткой вышивкой, - рот, наивно-чувственный контур которого она помнит собственными губами, кончиками пальцев, - о, нет, не таков он сейчас. На нём лёгкая гримаса брезгливости, и верхняя губа иногда чуть приподнимается, предупреждающе обнажая полоску белых зубов.
Джерри умел смеяться и не стеснялся плакать. От него пахло кувшинками, хлебом и первым снегом.. Он был заразительно эмоционален, доверчив и искренен. Его губы, сомкнутые будто бы для поцелуя, самой природой предназначенные быть предметом мечтаний даже самых скромных девиц, - нет, эти губы не были способны на такой волчий оскал, даже недостойный называться улыбкой.
Джерри теперь мёртв. Сегодня, именно сегодня она почувствовала так остро…
А этот человек лишь гробница, - холодный, мощный, богато украшенный склеп для зеленоглазого мальчишки, который остался в её снах. Госпожа, ты обманула себя сама. Трепетное, сжигающее тело прикосновение, полузапретный и сладкий огонь горел в твоей крови столько лет, и погас сегодня. От слова, от взгляда, от сдержанного касания того, кто никогда не был и не будет твоим. Чего ты ждала, на что надеялась? Его воспитывали убивать. И воспитали.
Если бы она могла выбирать, и вернуться в то время! Она швырнула бы в лицо Эрфану его проклятое золото! Она никогда, никогда не стала бы обучать юношу, не стала бы превращать медвежонка в гибкую пантеру. О, она предпочла бы не знать Джерри вовсе. Для чего? Чтобы сейчас, наблюдая за бесподобной хищной грацией, с которой он носит своё мощное, крепкокостное тело, тело взрослого мужчины, за танцевальной лёгкостью движений, поворотом головы, клясть себя в голос, и выть, выть от безнадёжности? Скользяще уворачиваясь от ударов, благодарен ли он своей учительнице? Шагая неверными тропами того мира чудовищ, где вынуждены обитать Эрфан и все Иноходцы, и угадывая телом нужный ритм шагов, благодарен ли он ей?
Джерард. И отныне только так.

***

Когда двое становятся одним, когда бессмысленны понятия «небо» и «ад», разве скажет кто-то, - «я был воссоединён с подобным себе, но остался прежним»? Когда двое разрывают связь времён и навсегда остаются единым существом в той точке земной жизни, куда не придут ни смерть ни разлука, а лишь пребудет волшебство, оставленное ими некогда за порогом рая… разве посмеет кто-то произнести: «О, Господи!», - ведь бог един от сути своей, и в такие моменты он не выше человека, и ему не понять…. Когда двое возвращаются в «здесь» и «сейчас», и сияющая дверь захлопывается за их спинами, и в их глазах, обращённых друг к другу, гаснет путеводная звезда странствия, которого уже не повторить, - разве одинокий найдёт в себе силы не завидовать им?
++++++++
Он двинулся к ней против обыкновения тяжело, словно не решив ещё, как поступит.
Она инстинктивно выбрала лучший способ защиты – просто стояла, молчала и ждала.
Сердце билось в груди. Отвыкшее от хозяина, колотилось в клетку его рёбер безумной птицей. Не в такт. С двух сторон, по вискам – до обморока! Губы разошлись, но воздуха всё равно не хватало.
Она молчала, она ждала, только нервно взлетали ресницы над испуганными газельими глазами. Ветер бил ей в спину, развевал мешковатое одеяние. Мужчина и женщина на высоте нескольких сотен метров над спящим городом выбирали следующий шаг, как будто бы следующее столетие для всех живущих там, под ними, под этой башней, куда нет входа из мира обычных людей.
Он протянул руку – и бархатистая щека послушно легла в ладонь, и прерывистое, учащённое дыхание согрело заледеневшие пальцы. Завитой локон щекотал тыльную сторону ладони. На покорно изогнутой обнажённой шее билась синеватая жилка.
Потом будет другое – до боли сомкнутся нежные, исцарапанные шитьём руки за его спиной, и дыхание, ставшее общим, вскриком вырвется из двух пар опаленных лёгких, из двух пар закушенных до крови губ… Будет ветер, глумливо перевирающий подслушанные имена и слова, хлещущий плетьми по обнажённой коже. Будут проклятия, мольбы и обещания, острые камни смотровой площадки изорвут в клочья белый батист, а взошедшие созвездия станут молчаливо взирать на безумие тех, кто живёт слишком недолго, чтобы вечным светилам было хоть какое-то дело до этих сгустков плоти…Всё –спустя лишь доли секунды.
А пока, касаясь согревающимися ладонями нежного лица, глядя на доверчиво открытую воротом рубашки шею, охотник вдруг ощутил себя добычей, и это ощущение, длившееся кратко, всегда будет первым приходить ему на ум при воспоминаниях о ночи на сторожевой башне.

***

Я, Иноходец Джерард, пришёл убить тебя. Ты должен знать, что перешёл границу и сделал этот мир своими охотничьими угодьями зря. Люди для созданий твоего мира не игрушка и не пища. Наказание будет таково, что больше тебе не возрождаться. Нигде. Никогда.
Я, сын Дара и Мори, не боюсь тебя, Иноходец. Мне наплевать на границы, мои ноги быстрее, чем уродливые отростки тупых сторожей. Я сделал из этого мира то, что мне хотелось. Я нашёл здесь подругу и она принесла мне сильных здоровых щенков. Зачем мне возрождаться, если я ПРОДОЛЖАЮСЬ? Ответь, Иноходец. Ты не возродишься и не продолжишься. Почему же я должен бояться такое несчастное создание, как ты? Мне есть за что сражаться. Я познал эту жизнь, как познавал свою подругу, и жизнь любила меня, как она. За что будешь драться ты, Иноходец, когда против тебя станет тот, кого ты не сможешь победить? Что будешь вспоминать?
Волк прыгнул.
Джерард принял удар распластавшегося в воздухе тела, споткнулся и упал на одно колено. Зверь зарычал, пытаясь дотянуться до горла, - но руки противника удерживали его.
Свистнула проволока, затягиваясь на мощной мохнатой шее, - и в пару секунд отрезанная голова волка упала на залитую кровью траву.
Джерард поднялся с колен, и уходил, не оборачиваясь. Слишком поспешно. Слишком.