В ту ночь, убежав из дома, я действовал необдуманно. Меня вел страх.
Я шел долго. Несколько часов пути показались мне бесконечными. Ноги сводило от усталости, но я упрямо продолжал двигаться. Когда рассвело, навстречу то и дело стали попадаться люди, которые провожали меня удивленными взглядами. Но никто из них не пытался меня остановить.
Так я добрел до окраины города. И только тогда решился дать себе передышку. Опустился на обочину. Было холодно. Я подул на ладони, пытаясь хотя бы чуть-чуть их отогреть. Потом лег на землю и свернулся калачиком, прижав к груди футляр со скрипкой. Меня накрыла тяжелая, вязкая усталость. Я понял, что не могу и не хочу больше никуда идти, и закрыл глаза…
Мне приснился странный сон. Я слышал голоса, доносившиеся словно бы издалека. Видел Пилар, которая мне одобрительно улыбалась. Было легко. Раскинув руки в стороны, я парил в воздухе и радостно кричал, что стал птицей. Поднимался все выше и выше, солнце било мне прямо в лицо. Его лучи, сначала теплые и приятные, постепенно стали обжигать меня. И вдруг я почувствовал запах дыма. Взглянул на свои руки и заорал: они были объяты пламенем. Огонь быстро перекинулся на все тело, охватил лицо. Но я не чувствовал боли. И тут я увидел себя со стороны – обугленная человеческая масса, камнем падающая вниз…
- Кажется, очнулся… - сказал мужской голос.
Я открыл глаза и попытался повернуться к источнику звука. В паре метров от меня горел костер, над которым поднимался легкий дымок. Приятно пахло смолой и жареным мясом.
- Эй! Эй, ты слышишь меня? – надо мной склонился пожилой лысый мужчина, одетый в поношенный серый костюм.
Я попытался улыбнуться.
- Спасибо сеньор, со мной все хорошо, - с усилием приподнявшись на локтях, я обвел взглядом помещение. Голова была тяжелой, я с трудом соображал, что со мной происходит. – Где я?
- Ты в моей палатке, - мужчина хохотнул. – Можешь называть меня сеньором Рикорди. Я хозяин шайки дармоедов, называющих себя артистами. Если еще понял, ты оказался в бродячем цирке, парень. И, надо сказать, тебе очень повезло, что ты попал к нам и остался жив.
- Я не понимаю… Что со мной случилось?
- Ты был без сознания, когда тебя подобрали на дороге и принесли сюда.
- Но кто меня нашел? Зачем?
- Добрые люди… - сеньор Рикорди заметно волновался, и я не мог понять причины его нервозности. – Они решили, что ты сбежал из нашего цирка… Я не стал их разубеждать и заплатил им столько, сколько они просили.
- Зачем вы это сделали?
- Считай, что я тебя пожалел, - мужчина отвел глаза. – Если бы не это обстоятельство, тебя бросили бы где-нибудь.
Рикорди подал мне чашку с водой. Я сделал несколько глотков. И тут вспомнил… о, нет! Скрипка! Я лихорадочно огляделся по сторонам, но ее не увидел. На мои глаза навернулись слезы. Я ее потерял! Как я мог так обойтись с подарком учителя!
Рикорди заметил мою панику, внимательно посмотрел на меня, словно раздумывая, что делать дальше.
- Ты случайно не это ищешь? – в его руках появился знакомый мне темный футляр.
- Спасибо, сеньор! - я почти выхватил скрипку и бережно прижал ее к груди. Рикорди заинтересованно наблюдал за мной.
- Она так тебе дорога? Надо же… А на вид – простая деревяшка.
- Это подарок, - его слова глубоко уязвили меня.
- Хочешь сказать, что умеешь на ней играть? Ты музыкант? Такой юный? – он недоверчиво хмыкнул. - А я думал, что ты ее где-то спер. Даже когда был без сознания, ты так крепко в нее вцепился, что мне едва удалось ее вытащить из твоих рук.
Рикорди что-то прикидывал в уме, то и дело поглядывая на меня.
- Как тебя зовут?
Я молчал, соображая, как ответить на вопрос. Потом решил, что правду о себе говорить не стоит. Иначе Тоцци и ее сын смогут отыскать меня.
- Меня зовут… Эрик, - назвал я пришедшее на ум имя одного из шведских королей, книгу о котором я прочел незадолго до побега из дома.
- Как ты сказал? Эрик? Но это нездешнее имя, - хозяин цирка подозрительно посмотрел на меня. – А выглядишь ты как итальянец и говоришь совсем без акцента. Откуда ты?
- Я…я не могу вам этого сказать. Не спрашивайте меня, пожалуйста….
Мужчина склонил свою круглую голову набок, отчего стал похож на большую птицу. Он размышлял. Его глаза недоверчиво сузились.
- Хорошо, предположим… Так куда же ты направляешься, Эрик?
Я вздрогнул, когда он назвал мое новое имя.
- Мне очень нужно попасть в Руан. Это во Франции, - зачем-то пояснил я.
- Ничего себе! – Рикорди даже присвистнул от удивления. – И как ты собираешься туда добраться? Без денег, без еды? Не пешком же, в самом деле?
- Не знаю. Но мне очень нужно... Это далеко отсюда?
- Странный ты, Эрик... Ведешь себя так, будто с Луны свалился. Ладно, не хочешь – не отвечай, - он успокаивающе поднял руки. – Вообще-то я бывал во Франции… И через пару месяцев наш цирк, возможно, отправится туда. Мы переезжаем из города в город, путешествуем.
- Вы поедете в Руан?!
- Еще не знаю. Как сложатся обстоятельства, - Рикорди хитро улыбнулся и подмигнул. – Но ты, если хочешь, можешь поехать с нами.
- Правда? – я не верил в такую удачу. - И вы действительно возьмете меня с собой?
- Почему бы нет? Но, видишь ли… Цирк переживает не лучшие времена. Мы бедствуем. А тут еще пришлось потратиться, чтобы заплатить людям, которые нашли тебя. И…
- Я отслужу, отработаю! – быстро перебил я, боясь, что мужчина передумает. – Умоляю, возьмите меня с собой! Я бы мог выполнять ваши поручения… И хотя я мало что умею, но я буду стараться … Еще я играю на скрипке, на рояле….
- Рояля у нас нет. Как ты понимаешь, было бы весьма затруднительно возить его с собой… - засмеялся хозяин цирка. - Но если ты не врешь и действительно можешь играть скрипке… Это большое дело, - задумчиво протянул он. – Публика любит музыку. Ты мог бы выступать перед ней.
- Но я никогда еще не…
- Если хочешь, чтобы я взял тебя с собой, тебе придется этому научиться…В этом ничего сложного нет… Ты очень необычный мальчик, Эрик. Люди будут готовы заплатить большие деньги, чтобы не только услышать, но и увидеть тебя. Хотя бы одним глазком. Тебе и делать-то почти ничего не придется. Будешь себе пиликать, а в конце представления снимешь это, - он указал на маску.
- Нет!!! – я не поверил своим ушам. Представил, что меня ожидает, если я соглашусь, и внутренне содрогнулся. Неужели Рикорди, который понравился мне, может так поступить?
- А что тут такого? – искренне удивился он. – Каждый промышляет тем, что он умеет. Ты только представь, сколько денег это принесет! Мы сможем без проблем добраться до Франции, где ты отыщешь нужного тебе человека. И денег подкопишь, и мне поможешь поправить дела. А потом уйдешь из цирка, я тебя держать не буду. Ну как, по рукам?
- Я не могу… Простите, мне пора идти… - все еще прижимая к груди скрипку, я встал с тюфяка и успел сделать несколько нетвердых шагов к выходу, когда окрик сеньора Рикорди буквально пригвоздил меня к месту.
- Стоять! – он медленно подошел ко мне. Всю его приветливость как ветром сдуло. Сейчас в глазах Рикорди отчетливо читалось раздражение. – Позволь полюбопытствовать, куда ты направляешься?
Я молчал.
- Что ж, иди. Я гарантирую, что уже через пару часов ты окажешься в полиции, которая выяснит все, что ты от меня утаил. А с ней шутки плохи, парень. Потом, разобравшись, тебя вернут к тем людям, от которых ты сбежал. Что? Я вижу, ты боишься? – он неприятно усмехнулся. - Я чувствовал, что здесь что-то не так. Дай угадаю: там, где ты жил прежде, с тобой что-то произошло. Что-то очень плохое, верно? И ты убежал. Эрик – твое ненастоящее имя, я уверен. Но мне плевать на это. Я предлагаю тебе приют, еду, защиту от полиции и возможность попасть во Францию. Заметь – я ни о чем тебя не спрашиваю, все принимаю на веру. Взамен я прошу сущую ерунду – чтобы ты выступал в моем цирке. Вре-мен-но.
- А что вы сделаете, если я не соглашусь? – едва слышно спросил я, со страхом ожидая ответа.
- Ничего. Можешь уходить. Но выбор у тебя небольшой – или попадешь в полицию, или в руки тех, кто захочет заработать на твоей… особенной внешности. Тебя могут посадить на цепь, как собаку. Или, того хуже – запихнут в клетку. Как дикого зверя. И будут показывать за деньги. Зрители любят уродов. Ты будешь иметь успех.
- Ты ошибаешься, мальчик, - Рикорди больно взял меня пальцами за подбородок и заставил смотреть ему в глаза. - Еще как могут. Я лично видел тех, чья жизнь немногим отличалась от скотской.
Я вновь опустился на тюфяк и подтянул колени к груди. Не глядя на Рикорди, произнес:
- За что вы так со мной? Что я сделал?
- Я всего лишь предлагаю тебе честную сделку. Свою выгоду я тебе объяснил, а вот своей ты понять пока не можешь. Ну, согласен?
Я расплакался.
- Вот и славно! Вот и умница! – обрадовано воскликнул он. – А теперь ложись, отдыхай. Ты еще слаб. Вот привыкнешь немного, а потом и до выступлений дело дойдет. Не все так плохо, как тебе кажется, Эрик. Запомни: из любой ситуации можно извлечь пользу. Из твоей тоже.
Он суетился, что-то быстро и утомительно говорил, но я его уже не слышал. К горлу подкатила тошнота. Сильно закружилась голова, и я снова лишился чувств.
…Выздоравливал я медленно, нехотя. Меня почти каждую ночь мучили кошмары. В них я вновь и вновь видел свое отражение в зеркале, смеющегося сына Тоцци, а потом слышал свой крик.
Я был сломлен, потерян и не знал, что делать. Мне было почти все равно, что произойдет дальше. Поэтому я относился к происходящему с молчаливой покорностью.
Рикорди ухаживал за мной. Еще бы! Я был его капиталом, который он предполагал выгодно разместить. Он знал, что все затраты скоро окупятся с лихвой.
Так и произошло.
Я никогда не забуду свое первое «выступление». Хозяин цирка вошел в палатку, сунул мне в руки скрипичный футляр и приказал следовать за ним.
Я вышел на воздух и зажмурился от слепящего солнца. Помню, был яркий теплый день, на которые Италия так щедра поздней весной. У палатки собралась большая толпа народа, привлеченная обещаниями продемонстрировать невиданную диковинку.
Лица зрителей слились для меня в одно пятно. Рикорди подтолкнул меня. Вздрогнув, я взял скрипку и начал играть. Впервые в жизни мне было страшно прикасаться к инструменту. Я словно оскорблял его, заставляя звучать для неблагодарной черни, которой был не нужен его удивительный голос. Я мысленно просил прощения у скрипки. Она была для меня живым существом – единственным, которое не желало мне зла. В память о своей матери я нарек ее Марией.
Я исполнял «Каприччио» - виртуозное сочинение Паганини. Оно всегда навевало на меня грусть. Сейчас же звуки прекрасной и сумасшедшей мелодии заставили меня зарыдать. Я глотал слезы и играл, зная, что меня ожидает через несколько минут. Закончить произведение мне не дали. Рикорди подошел ко мне и быстрым движением сорвал с моего лица маску.
Первым моим порывом было закрыть лицо руками, но я не сделал этого. Я зажмурился, чтобы не видеть распятых криком ртов женщин, ошарашенных мужчин, ревущих от страха детей. Я слышал всхлипы, ругательства, изумленные вздохи и плач. Эти звуки потом неизменно сопровождали каждое мое выступление.
… Женщина бессильно уронила руки. Она пришла сегодня в подземелья Оперы, где семь лет назад разыгралась настоящая трагедия. Она и ее жених тогда спаслись чудом от гнева человека, который ворвался в их жизнь и что-то навсегда изменил в ней.
Его звали Эриком, хотя труппа театра знала его иное, куда более грозное имя..
Она сама тогда носила другую фамилию. Семнадцатилетняя Кристина Даэ была совсем не похожа на нынешнюю хозяйку модного салона, супругу одного из влиятельнейших людей во Франции – графиню де Шаньи. За прошедшие годы жизнь некогда подававшей большие надежды оперной певицы изменилась. Крохотную комнатку в Гранд Опера Кристина сменила на роскошный фамильный особняк де Шаньи и поместье на Луаре. Полунищее существование – на обеспеченную, беззаботную жизнь знатной дамы. Несколько простеньких платьев и две пары ношеных туфель – на бесчисленные наряды и драгоценности, которыми задаривал ее муж. Он даже после семи лет брака относился к ней так же трепетно и нежно, как в первые дни их медового месяца. Но была ли она счастлива с ним все это время?
Нет.
И ответ на все ее бесплодные метания она узнала только сейчас.
Он был прав, ее непреклонный учитель. Как всегда. И как всегда безжалостен, открыв ей истину, которую Кристина старалась не замечать. Она так долго и успешно делала вид, что ее жизнь удалась. Она сделала выбор – о чем было жалеть?
В ту ужасную ночь семь лет назад, когда Призрак неожиданно отпустил их Раулем, она не могла поверить, что все, наконец, закончилось. Они уехали в загородное имение, принадлежавшее погибшему брату Рауля – графу де Шаньи, боясь, что кошмар вернется. Но этого не произошло.
Примерно через месяц после событий в Опере, о которых много и лживо писала бульварная пресса, вышел тот самый номер газеты «Эпок». В нем среди многочисленных объявлений был помещен некролог, состоявший всего из одной фразы: «Эрик умер». Во всем мире только трое человек знали, что скрывается за этими словами. Это означало, что ушел из жизни тот, чье имя наводило ужас на дирекцию Парижской Оперы. Тот, чей талант и любовь смогли сотворить из заурядной хористки великолепную певицу.
Умер Призрак Оперы. Гениальный певец и непревзойденный музыкант. Ее учитель. Эрик.
Она дала ему слово, что, узнав о его смерти, еще раз спустится в подземелья, чтобы проститься с ним. Но воспоминания о случившемся в Опере были еще так свежи, а страх так силен, что Кристина не решилась выполнить обещание. Против этого восстал и Рауль, который все еще стыдливо краснел оттого, каким беспомощным и жалким он выглядел в «камере пыток» - коварной зеркальной ловушке, придуманной Эриком для незваных гостей. Узнав, что его изобретательный соперник умер, виконт вздохнул с облегчением. Он и его невеста тотчас вернулись в Париж.
После недолгих раздумий Кристина оправила посыльного с запиской к Персу. Дарога появился через несколько часов. Внимательно выслушал сбивчивые объяснения девушки и понимающе покивал головой. Она передала ему кольцо, которое должна была надеть на палец Эрику, прежде чем его тело будет предано земле. Мужчина с невозмутимым видом принял кольцо и заверил Кристину, что все сделает сам, «пусть госпожа не беспокоится и не терзает себя». Перс ушел, и больше Кристина с ним не виделась.
Кристина Даэ и Рауль де Шаньи обвенчались сразу после того, как закончился траур по погибшему графу Филиппу. Старший брат оставил Раулю немалое состояние, недвижимость и титул.
Высший свет долго не принимал молодую графиню де Шаньи. Однако репутация и связи Рауля, его богатство и обаяние, а также умение располагать к себе людей, сделали свое дело. После долгих пересудов и сплетен о мезальянсе, допущенном отпрыском древнего и уважаемого рода, Кристина все-таки заняла свое место в блестящем аристократическом обществе.
Первые несколько лет супружества ее жизнь была безмятежной и полной удовольствий. Они с Раулем много путешествовали. В глазах окружающих они были идеальной парой. Красивые, благополучные, влюбленные. О них злословили, им завидовали, ими восхищались.
Проблемы начались потом. Чета де Шаньи оказалась бездетной. Кристина знала, как Рауль мечтает о наследнике. Лучшие врачи, обследовавшие графиню, разводили руками: мадам была абсолютно здорова. Эскулапы советовали подождать и положиться во всем на волю Божью. Но время шло, и надежды Кристины на то, что она сможет стать матерью, таяли с каждым днем.
Она винила во всем себя, хотя Рауль ни разу не поставил ей в упрек ее женскую «несостоятельность». Кристина перестала выезжать с визитами и почти не принимала гостей. Целые дни она проводила, закрывшись у себя в комнатах. В ее жизни образовалась пустота, которую невозможно было заполнить.
Чтобы избавить жену от мрачных мыслей, Рауль увез ее из страны. Они подолгу жили в Лондоне и Неаполе. Побывали в Швеции - на родине мадам графини. Недавно супруги вернулись в Париж. И Кристина вновь погрузилась в пучину меланхолии и грусти. Непонятная тоска выматывала ее, лишая покоя.
Сегодня, перебирая бумаги, графиня наткнулась на старое письмо Перса, в котором он сообщал, что Эрик упокоился с миром и похоронен у "фонтанчика слез". Кристина извлекла из плотного конверта небольшой железный ключ от решетки на улице Скриба, открывавшей проход в подвалы Оперы. Раньше он принадлежал Эрику. Теперь ключ от подземелий достался ей.
Кристина задумчиво повертела его в руках. Через несколько минут она позвала горничную, чтобы та помогла ей одеться.
Добравшись до Оперы в наемном экипаже, графиня расплатилась с кучером и быстрым шагом направилась на улицу Скриба.
…Ржавый замок, заскрипев, поддался, и решетка распахнулась. Никем не замеченная, Кристина скользнула внутрь. Она зажгла свечу, предусмотрительно взятую из дома, и медленно двинулась по узкому проходу вниз – к подземному озеру. Как она и предполагала, лодка была на месте. Она была вытащена на берег. Столкнуть ее в воду большого труда не составило. Внутри женщина обнаружила фонарь, в котором еще сохранилось немного масла.
Перебравшись на другую сторону озера, Кристина выбралась из лодки и остановилась в растерянности. Она засомневалась в правильности своих действий. Постояв в нерешительности, она все же вошла в дом, в котором до сих пор ощущалось незримое присутствие его владельца. Зажгла все найденные свечи. Взяв в руки бронзовый канделябр, графиня осмотрела комнаты.
На вещах лежал толстый слой пыли. Повсюду царили сырость и запустение.
Спальня в стиле Луи-Филиппа, где она когда-то провела несколько дней, производила удручающее впечатление. Мебель отсырела и пострадала от грызунов. Шелковая обивка дивана и кресел, бархатное покрывало на широкой кровати загрязнились и пропитались запахом плесени и тлена. Прежде уютная комната, дышавшая любовью и заботой, сейчас превратилась в мрачный пыльный склеп.
В кабинете Эрика было холодно и темно. Испуганные вторжением человека, от органа с громким писком разбежались в стороны несколько больших крыс. Инструмент, ранее повиновавшийся пальцам величайшего из музыкантов, был безнадежно испорчен. От холода и сырости клавиши потрескались. Прикосновение к ним теперь могло вызвать лишь дребезжащий, режущий уши звук.
По щекам Кристины тихо скатывались слезы. Сердце сжималось от боли при виде того, во что превратилось пристанище Призрака.
Дом умер вместе со своим хозяином.
Женщина направилась к пересохшему «фонтанчику слез». Тихого журчания, дробившего тишину на маленькие хрустальные осколки, больше не было слышно. Насос, качавший воду из озера, давно вышел из строя. Рядом с фонтаном Кристина увидела осевший земляной холмик, на котором покоилась небольшая мраморная плита. Никакой надписи на ней не было – ни имени усопшего, ни эпитафии – ничего. Сверху лежал высохший букет цветов. При попытке взять его в руки он рассыпался в пыль.
Рядом с могилой Эрика была поставлена высокая скамейка. Кристина бросила на нее взгляд и замерла, увидев лежащий на ней сверток. Непослушными, дрожащими от волнения пальцами она развязала бечевку. Под несколькими слоями плотной бумаги, пропитанной каким-то пахучим составом (видимо, чтобы отпугнуть крыс, решила женщина) оказался еще один сверток – из фольги. В нем мадам де Шаньи нашла две толстые тетради, исписанные острым мелким почерком. Это был дневник Эрика. И он предназначался ей. В этом Кристина не сомневалась.
Усевшись на скамью, графиня начала читать. И вдруг, прижав ладони к лицу, горько заплакала. Боль от невосполнимой потери, которую она втайне носила в себе все эти годы, в одно мгновение высвободилась и, удесятеренная, обрушилась на нее. Кристине было страшно вновь прикоснуться к найденным тетрадям. Рауль так долго убеждал ее в том, что Эрик – опасный сумасшедший. Изверг, в котором не осталось ничего человеческого. И она почти поверила в это. Или хотела поверить?
Кристина знала, что Призрак любил ее. Но раньше в его чувстве ей виделись одержимость и эгоизм. Он хотел, чтобы она принадлежала ему всецело. И ее пугала безудержная, темная страсть, поднимавшаяся из глубин его больного, искалеченного сознания.
Прежде она ничего не знала об Эрике. Кто он был для нее? Доверчивая и наивная душа девушки-сироты когда-то нарекла его Ангелом музыки. Для примадонны мадмуазель Даэ он был строгим и требовательным учителем. Для графини де Шаньи – тяжелым воспоминанием юности. И теперь почти невозможно было поверить, что гениальный безумец, ее наставник и автор записей – один и тот же человек.
В какое-то мгновение ей показалось, что дневник, который она держала в руках - мистификация. Насмешка и последняя загадка Призрака, которую она не сможет разгадать.
Графиня провела за чтением несколько часов. Оплывшие почти до основания свечи чадили и грозили вот-вот погаснуть. История жизни Эрика прошла перед ней. Строки расплывались перед глазами. И она не знала, что делать с этим откровением.
…Кристина вернулась домой уже в сумерках. Войдя в холл, она увидела мужа, на лице которого читалось сильное волнение.
- Кристина! – он бросился к ней. – Боже, как я переволновался! Где ты была? Что случилось?
Женщина осторожно высвободилась из его объятий.
- Я гуляла по городу… - произнесла она, не глядя на супруга. – Ты же знаешь, что в Париже я всегда чувствую себя плохо.
- Гуляла? Одна? – Рауль непонимающе вглядывался в лицо Кристины. – Но, дорогая, это неприлично… Если тебе так хотелось развеяться, ты бы могла пригласить составить тебе компанию кого-нибудь из своих подруг. Или взять карету и приказать горничной сопровождать тебя, - он начинал раздражаться. – Что за фантазии? Париж – не место для одиноких прогулок.
Кристина молчала. Расспросы начали тяготить ее.
- Я устала, Рауль, и хочу отдохнуть. Оставь меня…
Рауль был обескуражен поведением жены. Он заметил на ее щеках следы недавних слез.
- Ты… ты плакала? – тяжелое, неприятное подозрение, чем могли быть вызваны эти слезы, шевельнулось в его душе.
- Я.. неважно себя чувствую, Рауль, - Кристина подняла на него измученные глаза. – Нам не нужно было возвращаться сюда так скоро.
- Ты же знаешь, у меня дела во Франции. И хотя управляющие неплохо справляются со своими обязанностями, иногда мое присутствие здесь необходимо. Но я обещаю тебе, что как только я закончу наводить порядок в представленной на проверку документации, мы снова уедем куда-нибудь, - он коснулся губами пушистого завитка на виске графини. – Ты беспокоишь меня, Кристина. Париж словно высасывает из тебя жизнь. Мне казалось, раньше ты очень любила этот город.
- Теперь все изменилось, - прошептала женщина, и уголок ее рта жалобно дернулся. - Мне тяжело здесь находиться.
- Это все он, твой проклятый… Даже спустя столько лет… Даже после своей смерти он нашел способ извести тебя. Будь он…
- Не надо, Рауль, - перебила его Кристина и зябко повела плечами. – Ты обещал мне не поднимать больше эту тему и не вспоминать о нем. Он мертв, Рауль. И больше никогда не вернется.
- Прости меня, - он вновь обнял жену. – Но я не могу спокойно смотреть на то, как ты мучаешь себя. Ты ни в чем не виновата. Зачем казнить себя?
- Я не казню… Рауль, я так устала! – Кристина прижалась к груди супруга. – Увези меня отсюда! Увези, пожалуйста! Куда угодно… пожалуйста! – по щекам графини потекли слезы.
- Хорошо. Как пожелаешь. Дай мне еще две недели, чтобы уладить дела, - он успокаивающе погладил жену по голове. – А ты пока начинай собирать вещи и подумай, куда бы ты хотела отправиться. Рим? Женева? Венеция? Мадрид?
- Я могу выбрать? – глаза графини лихорадочно блестели.
- Ну конечно!
- Тогда я хотела бы… мы можем поехать в Милан?.
- Милан? – удивленно переспросил граф. – Полагаю, тебя хочется посетить театр Ла Скала? Только скажи, любой твой каприз я исполню с радостью, - он самодовольно улыбнулся. – Надеюсь, южное солнце окрасит твои щеки румянцем и высушит слезы.
- Я хочу помолиться в Домском соборе, Рауль, - едва слышно произнесла Кристина, - Надеюсь, это поможет нам обоим… И я сумею…
- Не надо, милая. Мы уже неоднократно говорили с тобой об этом… Мне нужна ты. А будут у нас дети или нет – не так важно. В конце концов, мы сможем усыновить ребенка и все устроить так, что никто ничего не заподозрит… Но мне кажется, что твои терзания напрасны. Мы еще молоды, у нас все впереди, - Рауль поцеловал жену. – Я люблю тебя... Помни об этом.
«…Это правда, что человек привыкает ко всему. Постепенно я тоже привык к своей новой жизни. Очень быстро понял, что если я стану слушаться Рикорди, это может принести мне пользу. Например, мне предоставят пусть относительную, но все же свободу, будут хорошо кормить и не станут бить. Мои выступления пользовались бешеным успехом. Публика валила поглазеть на «мальчика с лицом смерти». Я никогда не снимал маску сам – за меня это делал хозяин или кто-нибудь из труппы. Стоя перед зеваками, я кожей чувствовал их страх и отвращение. Знал, что они смотрят на меня с трусливым любопытством, как смотрели бы на стихийное бедствие.
Необъяснимое всегда пугает и завораживает.
В большинстве своем малообразованные, зрители верили россказням о моей якобы нечеловеческой сущности. Их интерес питался моим унижением и болью, которую я не мог скрыть, несмотря на все свои старания. Многие приходили посмотреть на меня снова и снова и даже приводили с собой детей, которые поднимали визг и начинали плакать, когда наступала кульминация представления.
Никому из зевак не нужен был мой талант. Но я как одержимый готовился к каждому выступлению. Попросил Рикорди позволить мне купить ноты, чтобы развлекать публику новинками. Хозяин был очень удивлен и обрадован моей покорностью. В Риме он лично отвел меня в музыкальный магазин, где я приобрел все необходимое. Я занимался усерднее, чем когда-либо. Разучивал, репетировал, оттачивал технику.
Со стороны это выглядело помешательством. Но именно музыка помогала мне сохранять рассудок. Я верил, что однажды она сможет подчинить себе и жалкие ограниченные умы зрителей. Надеялся, что она произведет в душах тех, кто пришел за омерзительным зрелищем, переворот. И когда они услышат Музыку, они устыдятся себя и забудут про мое лицо.
Таким наивным можно быть только в детстве.
Разумеется, Рикорди лгал мне. Цирк и не собирался покидать пределы страны. При нашей первой встрече хозяин сразу сообразил, что мне жизненно необходимо попасть во Францию, чтобы отыскать дорогого мне человека. И что ради этой цели я соглашусь пойти на многое. Он долго «кормил» меня обещаниями, потом начал раздражаться, едва мне стоило напомнить ему про наш договор. Однажды Рикорди сильно ударил меня и выругался, пригрозив, что если я еще раз заведу подобный разговор, мне придется плохо.
Я пробыл в бродячем цирке около года. В начале следующей весны меня свалила непонятная болезнь. Я покрылся отвратительными струпьями. Кожа потрескалась и сочилась желтоватой жидкостью. Долго пролежал в горячке и бреду. Испугавшись, что моя болезнь заразна, артисты пригрозили Рикорди уйти от него, если он от меня не избавится. Это обстоятельство вызволило меня из бродячего цирка, но приготовило новые испытания.
Потом мне рассказали, как рвал и метал хозяин цирка, лишившись ценного артиста. Он терял деньги, которые ему стабильно приносили мои выступления. С моего уродства доход был едва ли не больше, чем со всей труппы.
Меня выкупили цыгане. Эти бродяги что-то наплели Рикорди про то, что моя болезнь смертельна и крайне опасна для окружающих, а их-де охраняют от заразы волшебные амулеты. Тот испугался и поверил, что тело «маленького дьявола» они действительно хотят использовать для приготовления жутких снадобий и ядов. Он продал им меня и мою скрипку, надеясь выжать максимум денег из сложившейся ситуации.
Цыгане обвели его вокруг пальца так же легко, как в свое время Рикорди обманул меня. Захария, который меня выкупил, знал, как я умею воздействовать на толпу. Он несколько раз видел мои выступления и смекнул, что на мне можно хорошо заработать. Позже он объяснил мне, ни капли не смутившись, что не прогадал бы в любом случае. Если бы я умер, мою голову он заспиртовал бы и возил с собой в качестве ценного экспоната. Он собирал собственный паноптикум. В коллекции Захарии уже было несколько емкостей, в которых плавали тела сросшихся спинами сиамских близнецов, рука с шестью пальцами, ужасающих размеров мужские гениталии, младенец с двумя головами, одноглазый кролик и котенок с пятью лапами.
Меня вылечила цыганка по имени Шанита, знавшая толк в травах. Она выглядела древней старухой, хотя ей было не больше пятидесяти лет. Седые нечесаные космы, торчавшие во все стороны, она повязывала красной косынкой. Любимым занятием Шаниты было сидеть, уставившись на огонь. Она курила длинную трубку, которую набивала дешевым табаком и каким-то пахучими растениями. Закрывала глаза, долго что-то бормотала, беспрестанно сплевывая в костер. Мне казалось, она впадала в некое подобие транса. Из-под полуприкрытых век виднелись голубоватые белки. Рот цыганки приоткрывался, обнажая несколько гнилых зубов.
Шанита давала мне пить горький отвар, после которого меня долго тошнило. Смазывала струпья какой-то вонючей серой жижей, отчего кожа начинала невыносимо зудеть. Чтобы я не мог расчесать ее себе до крови, она связывала тряпкой мои кисти. Как ни странно, ее варварское лечение помогло. Я начал выздоравливать.
Захария часто навещал меня и интересовался, иду ли я на поправку. Ему не терпелось пристроить меня к делу.
Я хорошо помню день, когда смог самостоятельно подняться на ноги. Меня шатало от слабости. Руки были такими худыми, что стали видны голубоватые пульсирующие сосуды. Кожа была в безобразных розовых пятнах от сошедших болячек. Но я мог двигаться, был в полном сознании. Я впервые остро почувствовал, как прекрасно просто жить – видеть лучи солнца, бегущие по небу облака, ощущать вкус воды на губах, дышать полной грудью. Это был необыкновенный момент. Тогда я понял, что сумел справиться с собой и с кошмаром, в который меня швырнула людская жестокость. Несмотря ни на что, я был жив. И это было счастьем.
Табор стал моим домом. Со мной обращались гораздо лучше, чем в цирке. Видимо, дело было в том, что цыгане относились с почтением ко всему необычному и пугающему. Эти дети скитаний и дорог многое повидали и верили в невозможные, дикие вещи. Язычники, они поклонялись духам, но уважали и христианскую религию. Все законы цивилизованного мира оставались за пределами табора. Здесь цену имело только то, что могло принести выгоду. Ловкость, хитрость, обман были возведены в ранг искусств.
Не сразу, но я оставил мысли отыскать Дювалье. На данном этапе моей жизни это было невозможно. Однако смириться этим было очень тяжело.
Табор кочевал из города в город. Я заметил, что в людях, которые приходили посмотреть на представления и диковинки, жил неистребимый страх перед «дьявольским» племенем. Но многочисленные легенды о том, что цыгане знаются с нечистым, только подстегивали их интерес.
Мои обязанности в таборе мало чем отличались от того, чем мне приходилось заниматься в цирке. Мое проклятое лицо возбуждало ужас зрителей и непостижимым для меня образом притягивало их. Я играл на скрипке, а потом снимал маску. Сам. Это было менее унизительно, чем когда с меня ее сдергивали насильно. Реакция зрителей была предсказуемой. Люди шарахались от меня в сторону с криками и руганью. Некоторые впечатлительные женщины лишались чувств.
Я имел успех. В таборе меня уважали за мою способность привлекать толпу и приносить доход. Захария был мной доволен настолько, что разрешил оставлять небольшую сумму с каждого выступления на личные расходы. Его отношение было продиктовано расчетом: цыган любил приговаривать, что «собака служит охотнее, если хозяин не сажает ее на цепь». Я тратил все заработанные деньги на книги и ноты, вызывая искреннее недоумение цыган. Мне было все равно, что на мне надето, цела или протерта моя обувь. Главное – у меня была возможность читать и заниматься.
Мне остро не хватало учителя, который бы направлял меня и беспристрастно оценивал результат моих трудов. Я с тоской вспоминал время, проведенное рядом с Дювалье. Скучал по его рассказам, мягким наставлениям, совместным прогулкам к морю, по душевному теплу этого ироничного и доброго старика. Подарок профессора был всегда со мной. Вряд ли мой наставник мог предположить, чем станет для меня скрипка.
Моя Мария.
Я относился к ней с благоговением, как к святыне. Стремился разгадать заключенную в ней тайну. Она была живой. Я чувствовал ее нежное тепло, трепет струн под пальцами. А она чувствовала меня. Скрипка звучала иначе, если я прикасался к ней в дурном настроении, был рассеян или невнимателен. И, напротив, она удивляла меня пониманием, когда ее голос выражал именно то, что мне было нужно. Это было чудесно и… необъяснимо. Я часто разговаривал с ней, как с близким другом.
Когда в таборе намечалось торжество, меня звали, чтобы я исполнил что-нибудь. Цыгане привыкли ко мне и спокойно относились к тому, что на моем лице маска. Они знали, как я выгляжу, но мое уродство не вызывало у них ужаса и отвращения. Были к нему равнодушны. В их представлении моя внешность была таким же достоинством, как умение гадать на картах или красть лошадей.
Я многое взял у них. Чревовещанию и жонглированию меня научил пожилой и замкнутый Роман, который испытывал ко мне непонятное уважение. Причину его расположения я узнал случайно. Однажды вечером я услышал тихое пение скрипки. Мой слух не обманывал меня – играл хороший музыкант. Я выбрался из палатки и пошел на звук. Каково же было мое изумление, когда я увидел Романа! Завороженный, я сел на корточки и уставился на скользящие по грифу тонкие смуглые пальцы цыгана. А он как будто и не замечал моего любопытства. Его лицо было расслаблено и удивительно спокойно. Я видел, что Роман не имеет никакого понятия о технике исполнения. Он играл «неправильно», будто бы интуитивно. Но тихая, хрупкая мелодия была наполнена живыми, глубокими эмоциями, которые был способен передать инструменту лишь настоящий талант.
Я принес свою скрипку. Осторожно, чтобы не вспугнуть витавшего в воздухе волшебства, я стал вторить Роману. Цыган бросил на меня быстрый взгляд и улыбнулся. Плавная мелодия тут же сменилась веселой, дерзкой. Музыкант испытывал меня. Я принял предложенную им игру.
Мы импровизировали, дополняя и раззадоривая друг друга. В мягкое, необыкновенно красивое и волнующее звучание моей Марии вплетался неукротимый и страстный голос дикой цыганской скрипки. Это было потрясающе. Ни я, ни Роман ничего не сказали друг другу, но у меня возникло ощущение, что я давно знаю этого человека и понимаю его с полуслова.
Когда мы закончили наше шутливое соревнование, раздались аплодисменты. Оказалось, за музыкальным состязанием наблюдал почти весь табор. Под одобрительные возгласы Роман подошел ко мне и серьезно сказал: «Ты играешь совсем как цыган». А я неожиданно улыбнулся, подумав, что сказал бы на этот неуклюжий, но искренний комплимент строгий профессор Дювалье.
С этого дня мы с Романом подружились. Хотя вернее будет сказать, что он покровительствовал мне. Он рассказывал мне про обычаи своего народа, учил несложным трюкам. Ему нравилось, что я быстро схватываю суть – будь то карточные фокусы или жонглирование.
Меня завораживало мастерство Романа. Он выступал перед публикой с большой куклой, которая «разговаривала» то визгливым, высоким голосом, то глухим, тяжелым басом. У зрителей складывалось впечатление, что ожившая марионетка отвечает на их вопросы сама, без помощи кукловода. Я сам неоднократно наблюдал за выступлениями Романа и знал, что «говорящая» деревянная игрушка – всего лишь искусная иллюзия. За нее говорил цыган, но делал это непостижимым для меня образом – его полуоткрытые губы совершенно не двигались. При этом он мог направлять звук куда угодно. Он раздавался то из середины толпы, то громыхал над зрителями, заставляя их испуганно задирать головы, то выходил из-под земли - как глас преисподней.
Это было филигранное искусство.
Я часто просил его научить меня этому трюку. Роман долго отнекивался, объясняя, что чревовещание дается единицам. Но однажды я улучил момент, когда цыган находился в хорошем расположении духа и повторил просьбу.
- У тебя вряд ли что-нибудь получится. Это непросто. Смотри!
Я уставился на него, стараясь ничего не пропустить.
- Научим, научим! – тут же ответил у меня за спиной другой голос – ломкий и детский. Я не выдержал и обернулся, но, разумеется, никого не увидел. – Он умный мальчик. Он хитрый мальчик. У него получится.
- Но зачем ему это умение? Спросим его? – сказал первый голос.
- Да, зачем? Зачем ему наше мастерство? Спросим его! – воскликнул второй.
Возникла пауза. Роман смотрел на меня и ухмылялся.
- Я хочу понять, как можно достичь подобного. Хочу научиться управлять звуком так же, как это делаете вы, - уверенно произнес я.
- Ты любишь все непонятное, верно? – сказал Роман своим обычным голосом. – Ты настойчив, а это важно. А, черт с тобой! Ладно, давай попробуем. Весь фокус в правильном дыхании.
Он несколько раз показал, что нужно делать. Я набрал в легкие воздух. Попытался произнести хотя бы слово, не двигая губами, но поперхнулся и закашлялся. Роман засмеялся. Он снова изобразил диалог мальчика и мужчины. Бас и дискант.
- Попробуй еще! – приказал он.
В этот раз из моего горла вырвалось рассерженное шипение, словно наступили на хвост большой змее. Но Романа этот результат несказанно обрадовал.
- Так, так! Молодец! – он сощурился. – Я готов поклясться, что из тебя выйдет толк!
Роман начал мое обучение. Секрет чревовещания, на первый взгляд, был прост: нужно было распределять дыхание таким образом, чтобы голосовые связки могли работать при самой тонкой струе воздуха. Но это было невероятно сложно.
Максимум, чего мне удалось достичь в первые месяцы занятий - тихого шепота. Но Роман был очень доволен моими успехами. Он говорил, что при постоянных тренировках я смогу даже превзойти его самого. И он оказался прав. Мое обучение растянулось на несколько лет. Через два года занятий я уже выступал в паре с цыганом. Вернее, выступал он, а я стоял в стороне и направлял свой голос таким образом, чтобы он звучал из толпы зевак. Меня забавляло, как люди отшатывались в сторону, если рядом с ними раздавался пронзительный плач ребенка или принималась болтать женщина. Мы вели с Романом беседы. Вдвоем мы могли изобразить разговор целой группы людей.
…Захария не препятствовал моему увлечению. Он был одинок и поэтому по-своему привязался ко мне. Он страдал от запущенной болезни суставов, превратившей его, не старого еще мужчину, в развалину. Цыган часто лежал в своей палатке и, сцепив зубы, стонал от боли. Я жалел его и ухаживал за ним. Ведь он вырвал меня из лап Рикорди, дал возможность заниматься музыкой. В таборе я вновь почувствовал себя человеком. А то, что хозяин зарабатывал на мне… что ж, в моем представлении, свобода того стоила.
Я делал ему компрессы из травяных отваров, которые меня научила готовить Шанита. Кормил Захарию с ложки, как ребенка. Но ему становилось все хуже и хуже. Во время стоянки в Румынии его парализовало. Я стал его сиделкой.
Захария исхудал. На потемневшем, осунувшемся лице сверкали запавшие, безумные от постоянной боли глаза. Он часто срывался на меня по пустякам и начинал кричать, придумывая мне оскорбительные, гадкие прозвища. Но я изо всех сил старался не обижаться на него. Я знал, что это говорит не он, а его болезнь.
На исходе моей третьей зимы в таборе Захария стал беспокойным. Он часто впадал в беспамятство. Его боли стали нестерпимыми. По ночам, слушая душераздирающие крики и стоны, я съеживался и плакал от бессилия. Я ничем не мог помочь своему хозяину и понимал, что он умирает.
Захария отчаянно цеплялся за жизнь, но она ускользала от него. За несколько часов до смерти ему стало чуть лучше. Он позвал меня и долго молчал, разглядывая своими страшными глазами.
- Я бы согласился поменяться с тобой местами, Эрик, - тихо произнес он. – Забавно, правда? – Захария устало опустил веки. – Там… в углу… в моих вещах… деньги. Возьми их себе, когда…
- Не надо, не говорите так! Вы еще поправитесь! Вам же полегчало, вы сами сказали…
- …если захочешь, ты сможешь уйти, - не обращая внимания на мои слова, продолжал Захария. - Никто в таборе не станет тебя держать.
- Знаю, – сглотнув, произнес я. – Но мне некуда идти…
- Странный ты… странный и глупый, - едва слышно прошептал он.
Я всхлипнул.
- Сыграй мне, Эрик, – вдруг попросил Захария, – я хочу еще раз услышать твою скрипку.
Я не смог отказать ему.
Когда печальные и хрупкие звуки мелодии поплыли по палатке, Захария зажмурился. Я увидел, что в уголках его глаз скопилась влага. На худой шее дернулся острый кадык. Цыган повернул голову и тяжело вздохнул.
Я играл до тех пор, пока на мое плечо не легла рука вошедшего в палатку Романа.
- Он мертв, Эрик. Эй, ты слышишь меня? – мягко сказал цыган. – Захария мертв, - вновь повторил он, внимательно глядя на меня. – Это он попросил тебя сыграть?
Я кивнул.
- Тебе надо поспать. А с телом пока сделают все, что нужно. Ну-ну, перестань, перестань… - Роман успокаивающе похлопал меня по руке. – Ты мужчина, Эрик. Оставь слезы женщинам.
И цыган вышел из палатки.
…Захарию похоронили у одного из маленьких венгерских сел. На его могилу положили колесо от цыганской кибитки, да рядом в землю воткнули небольшой шест с привязанными к нему колокольчиками, которые жалобно и обреченно звенели, если налетал ветер..."
Рауль сдержал слово. Через две недели супруги отправились в Италию. Кристина не могла, а может быть, и не хотела объяснить себе причины, которыми она руководствовалась, попросив мужа об этой поездке. Она ничего не рассказала ему о найденных в подземельях тетрадях Эрика. Это был первый случай за все семь лет брака, когда Кристина что-то утаила от него. Из-за этого она чувствовала себя неловко, встречаясь взглядом с Раулем. Он же списывал ее нервозность на усталость. Слова Кристины о том, что она хочет помолиться в знаменитом своими чудесами соборе о рождении ребенка, очень растрогали графа. Разве желание подарить наследника не было наглядным доказательством ее любви к нему?
…Милан встретил их теплом и безмятежно-синим ласковым морем. Городские площади были залиты солнцем. Уличные торговцы отпускали с лотков фрукты и свежую рыбу, чешуя которой блестела как начищенное столовое серебро. Продавцы земляники наперебой предлагали свой сладкий душистый товар.
Повсюду слышалась певучая итальянская речь. Миланцы были на редкость дружелюбны и приветливы. В них была жизнерадостность, присущая южанам. Их темперамент смущал Кристину. Она не привыкла к тому, чтобы люди так открыто проявляли свои чувства. Во время пеших прогулок с Раулем она краснела от цветистых комплиментов, которые то и дело отпускали ей прохожие. В отличие от мужа она хорошо понимала итальянский язык. Некоторые мужчины восхищенно цокали языком, провожая взглядом красивую пару иностранцев. Они казались графине праздными и легкомысленными, но в их поведении была поистине детская непосредственность.
Пышнотелая итальянка, торговавшая цветами, завидев их с Раулем, разразилась целой тирадой, из которой можно было понять, что ее поразила красота Кристины. Она схватила графа за рукав сюртука и начала что-то быстро тараторить, не сводя восхищенных глаз с белой кожи и льняных волос графини. Чтобы отделаться от навязчивой торговки, Рауль купил у нее маленький букет цветов, который Кристина прикрепила к корсажу.
Темноглазый хорошенький мальчик лет девяти, по всей вероятности, сын цветочницы, уставился на графиню. У Кристины екнуло сердце. Как бы она хотела, чтобы у нее был такой же славный мальчуган! Не удержавшись, она ласково погладила ребенка по кудрявой голове. Его смуглая мордашка тут же расцвела озорной белозубой улыбкой. Кристина улыбнулась в ответ, потом, сжав ладонь мужа, попросила Рауля поскорее вернуться в гостиницу.
Остаток дня она была задумчива. Из ее головы все никак не шла эта встреча. Рауль деликатно не задавал вопросов. Он заметил, с какой нежностью смотрела его жена на ребенка той женщины. И был тронут неожиданным проявлением ее материнского инстинкта. Граф подумал о том, что очень хочет увидеть, как Кристина будет ласкать их ребенка. Их сына.
…Теплый средиземноморский климат благотворно подействовал на графиню. Она повеселела, на ее лицо вернулся прелестный румянец. Супруги де Шаньи много гуляли по городу. Рауль поначалу ворчал, что им не подобает мерить шагами миланские кварталы и что лучше бы взять карету или открытый экипаж. Но вскоре капитулировал перед настойчивыми просьбами жены «узнать город получше». Вместе они осматривали местные достопримечательности, посещали многочисленные музеи, обедали в небольших ресторанчиках под открытым небом. Кристина купила несколько картин у уличных художников, которые потом приказала гостиничной прислуге развесить в их с Раулем номере.
Ночью, когда жена засыпала, положив голову на его плечо, граф думал о том, что поездка в Италию была правильным решением. В их отношения с Кристиной вернулось то доверие, какое было между ними в первый год супружества. Слушая ее тихое дыхание, Рауль часто мечтал о том, что во Францию они возвратятся уже втроем. Он, Кристина и их будущий ребенок.
В один из дней графиня захотела отправиться к Домскому собору. Она надела простое черное платье с большим белым воротником и скромную шляпку, отчего стала похожа на девушку-пансионерку. Рауль заметил, что жена очень нервничает. Об этом говорил яркий болезненный румянец, заливший ее щеки. Граф не стал ее тревожить лишними расспросами. Но волнение Кристины передалось и ему.
Кучер, которого Рауль попросил отвезти его с женой на пьяцца Дуомо, заинтересованно оглядел притихшую Кристину. «Санта Мария нашенте?» - уточнил он и понимающе кивнул. Вознице вдруг стало не по себе. Он почувствовал страх и отчаянную надежду, исходившие от молодой красивой женщины. «Помоги ей, Дева Мария!» - тихо, чтобы не услышали пассажиры, прошептал он.
Кристина попросила остановить экипаж у въезда на пьяцца Дуомо. Внушительная площадь упиралась в огромный собор, сиявший в лучах утреннего солнца. Но здание не казалось громоздким. Собор словно парил над землей. Невесомый, ажурный, он был построен из розового мрамора, производившего впечатление живого тепла. Словно искусная мастерица сплела удивительные кружева, застывшие в вековом совершенстве. Башни, увенчанные шпилями, рвались в небо, будто изо всех сил пытались преодолеть земное притяжение. «Иль Дуомо» украшали бесчисленные статуи, над которыми вознеслась золотая Мадонна, которая кротко взирала на раскинувшийся внизу шумный и многоголосый Милан.
Кристина, запрокинув голову, во все глаза смотрела на этот архитектурный шедевр. Восхищение смешалось в ней с благоговением. Наверное, здания, подобные "Иль Дуомо", должны одним своим видом убедить любого неверного в существовании Бога, решила она. Потому что благословить руки мастеров, возводивших его, могла только безграничная верность своей "Мадоннине", родившей Спасителя.
Графиня была изумлена и подавлена великолепием собора. «Он бы понравился Эрику», - внезапно подумала она, вспомнив, как тонко учитель понимал красоту и как ценил любое ее проявление.
С колотящимся сердцем она приблизилась ко входу. Ее взгляд задержался на больших солнечных часах. Графиня повернулась к мужу и попросила подождать ее, пока она будет молиться. Рауль пожал плечами и уступил просьбе. В конце концов, он должен уважать таинство молитвы. Он догадался, что Кристина стесняется при нем просить Деву Марию об исполнении своего самого сокровенного желания.
Кристина благодарно улыбнулась ему и, подобрав юбки, быстро поднялась по ступеням и скрылась за дверью собора.
В этот утренний час никого из прихожан не было. Кристина восприняла это как знак свыше и воспрянула духом. Она медленно двинулась вперед, заворожено оглядываясь по сторонам. Внутреннее убранство собора производило не меньшее впечатление, чем его внешняя роскошь. Лучи солнца, пробивавшиеся сквозь большие витражи, раскрашивали пол и стены во все цвета радуги.
Кристина опустилась на одну из скамеек. Во Франции она исправно посещала церковь на большие религиозные праздники вроде Пасхи и Рождества, щедро раздавала милостыню. Они с Раулем несколько раз делали солидные пожертвования одной из церквей и приюту для сирот. Но прежде графиня не испытывала такого необъяснимого трепета. В соборе, построенном несколькими поколениями миланцев в честь горячо любимой и почитаемой Девы Марии, она действительно ощутила присутствие высшей силы.
Тут все дышало спокойствием, благодатью и неземным величием. Житейские проблемы отступали и казались мелкими и не стоящими внимания перед историей Богоматери и ее вечной и жертвенной любовью к Сыну.
Кристина, закрыв глаза, начала молиться. Ее губы беззвучно шевелились. Графиня рассказывала свою жизнь, умоляя Святую Марию послать ей утешение – ребенка. Потом, не выдержав, заплакала. Ей было не по себе в этом благословенном и святом месте. Но что-то невидимо и теплое словно сняло с ее души груз, постепенно прогоняя из нее черную саднящую боль.
Рядом остановился высокий пожилой священник. Графиня, погруженная в свои мысли, не заметила, как он подошел к ней. Он положил ладонь на склоненную голову женщины, успокаивая. Кристина вздрогнула и подняла на него блестящие от слез глаза.
- У вас какое-то горе, дочь моя? – голос священника был красивым и глубоким, мягкого, бархатистого тембра.
- Я бездетна… - Кристина, наконец, произнесла страшившее ее слово. – Я грешница, падре… Умоляю, благословите меня!
Священник осенил женщину крестным знамением. Графиня прижалась щекой к его руке, словно искала защиты.
- Помогите мне, прошу! Я знаю, что наказана… Много лет назад я предала человека, который умер по моей вине, - захлебываясь рыданиями, говорила она. – Я бросила его, хотя была нужна ему… Это был очень несчастный человек… наверное, самый несчастный на свете… и он был настоящий гений, падре… О, как я могу искупить свою вину? – она заломила руки. – Дайте мне совет, молю вас! Моя жизнь потеряла смысл…
- Успокойтесь, дочь моя… Всевышний милостив… Кто мы перед ним? Прах. Но он слышит наши молитвы, если они идут от сердца... Как давно вы были на исповеди?
- Несколько лет назад, - прошептала графиня.
Священник покачал седой головой. Он внимательно посмотрел на заплаканную женщину, и в его темных глазах мелькнуло понимание.
- Постарайтесь успокоиться. А завтра, в это же время приходите снова. Я исповедую вас.
…Рауль увидел жену, вышедшую из собора. Ее лицо было бледным, а покрасневшие глаза говорили о том, что Кристина недавно плакала.
- Что с тобой? – обеспокоено спросил он. – Неужели молитва так тебя расстроила?
- Все хорошо, Рауль. Ничего не случилось… - графиня через силу улыбнулась, не желая расстраивать мужа. – Я излишне расчувствовалась… Это и правда необыкновенное место…
- С тобой точно все в порядке? – недоверчиво произнес Рауль. – Нам стоит поскорее вернуться в гостиницу. Тебе нужно отдохнуть.
Кристина не стала возражать. По дороге она обмолвилась, что хочет пойти на исповедь. Граф не показал вида, что его удивил порыв жены. Он обнял ее за плечи и притянул к себе.
- Как пожелаешь, родная.
В номере Кристина, сославшись на недомогание, легла в кровать и попросила дать ей еще одно одеяло. Ее худенькое тело сотрясала дрожь. Служанка принесла горячее питье, но графиня от него отказалась. Рауль предложил послать за врачом, однако Кристина остановила его, сказав, что всего лишь перенервничала в соборе.
К вечеру ей стало лучше. Она поужинала с мужем, потом долго читала. Рауль заметил, что Кристина волнуется, хотя и пытается это скрыть. Ее идея пойти на исповедь нравилась графу все меньше. Да и в чем ей нужно исповедоваться? Она примерная и верная жена, прекрасная хозяйка, добродетельная женщина. Ее жизнь виделась ему как на ладони. А приступы меланхолии, которые иногда посещали Кристину, его почти не тревожили. Для артистической и тонкой натуры, каковой являлась его жена, они были обычным делом. Хотя, конечно, он бы предпочел, чтобы их не было вообще.
Наутро Рауль вновь отвез супругу к Домскому собору. И остался ждать ее, сидя в карете. Чтобы скоротать время, он захватил с собой утренние газеты. Несколько раз перечитал их, прошелся по площади, успел выпить чашку капуччино в маленькой кофейне, но Кристина все не возвращалась. Он понимал, что не должен мешать внезапной набожности жены. Но все же граф едва подавил желание войти в собор и узнать, что случилось.
Кристина пробыла на исповеди больше двух часов. Она появилась бледная, сосредоточенная. Но в этот раз ее глаза были сухи. Графиня молча села в карету.
- Как все прошло?
- Все хорошо, Рауль… Отец Лоренцо… он удивительный человек.
- Но ты снова грустна, и это тревожит меня.
- Я задумалась, извини, - она подняла на мужа глаза. – Просто я давно уже не была на исповеди. Если не возражаешь, я хотела бы сегодня отдохнуть.
- Хорошо. Но на завтрашний вечер не строй никаких планов, - граф загадочно улыбнулся в ответ на вопросительный взгляд жены. - Я приготовил тебе сюрприз и надеюсь, что он окажется приятным.
…Кристина сидела перед туалетным столиком. Нынче она встала очень поздно. Долго лежала в постели, потом приказала подать завтрак, который по времени скорее походил на ранний обед. На бюро она нашла записку от супруга, который желал ей приятного дня и просил быть готовой к выходу к пяти часам вечера.
Время близилось к четырем, а она еще не выбрала, что наденет на вечер. Из гостиницы выходить не хотелось. Куда Рауль решил ее отвезти? Наверное, опять какой-нибудь вечер у одного из местных аристократов. Впрочем, что толку гадать, решила она. Скоро придет муж, и она все узнает.
Горничная уложила волосы графини в высокую прическу. Кристина выбрала для вечера платье из черного атласа. Его покрой был простым и элегантным. Оно выгодно подчеркивало все еще девичьи формы мадам де Шаньи и открывало ее покатые плечи.
Рауль вошел в комнату и шутливо прикрыл ладонью глаза, словно был ослеплен открывшейся картиной. Потом засмеялся и приблизился к жене.
- Не подглядывай, - попросил он. Кристина опустила ресницы, уже догадываясь, что последует дальше.
Граф открыл плоскую коробку, в которой на темном бархате покоились колье и серьги мастерской работы. Он осторожно закрепил застежку на шее Кристины и изумленно вздохнул.
- Готово.
Кристина открыла глаза и увидела свое отражение в зеркале. Колье из белого и желтого золота в виде вычурных золотых цветов охватывало ее шею. В сердцевине каждого из бутонов была искусно закреплена идеальной формы жемчужина.
- Оно чудесно, Рауль! – графиня улыбнулась мужу. За время супружества она так и не смогла привыкнуть к таким дорогим подаркам. Надевала драгоценности лишь для того, чтобы доставить приятное мужу. Но стеснялась признаться ему, насколько пугает ее вся эта роскошь.
- Погоди, это еще не все, - он протянул ей футляр, в котором остались серьги – редкие грушевидные жемчужины.
Граф проследил, как жена надевает их. Потом наклонился и поцеловал ее в затылок, прошептав:
- Ты ослепительна. Сегодня в Опере будешь самой красивой.
- В Опере? – Кристина резко повернулась к нему. - Ты сказал… О, Рауль! Как замечательно ты придумал!
От графа не укрылось, что возможности побывать в театре Кристина обрадовалась куда больше, чем драгоценному гарнитуру, цена которого была подстать его красоте. Этот факт его слегка смутил, но он тут же объяснил поведение жены воспоминаниями об оперной карьере.
- Это была вторая часть моего сюрприза. И, как теперь выяснилось, главная, - Рауль усмехнулся и показал Кристине билеты на вечернее представление в Ла Скала. – Лучшие места. Конечно, это не Гранд Опера, но меня заверили, что из этой ложи не побрезговал бы смотреть и сам король. Ты готова? Тогда едем.
…В тот вечер давали «Травиату». Александр Дюма-младший как-то сказал, что если бы не эта опера, его «Даму с камелиями» лет через пятьдесят никто не вспомнил бы, а «Верди сделал ее бессмертной»…
Певица, исполнявшая партию Виолетты, обладала очень хорошим голосом, что было неудивительно – всемирно известный оперный театр мог позволить себе выбирать лучших из лучших. Но ее игра совершенно не впечатлила Кристину. Страдание и любовь героини показались ей надуманным и неискренним. Было очевидно, что исполнительница не знала, не испытывала еще тех чувств, которые пыталась изобразить. Несоответствие между великолепным голосом и посредственной игрой в представлении Кристины было столь разительно, что она поморщилась. Чтобы не испортить впечатление от великой оперы, она закрыла глаза и стала только слушать.
Кристина знала наизусть всю партию. Она мысленно пропевала ее, расставляла акценты там, где исполнительница не считала нужным этого делать. И никак не могла уйти от предательской мысли: это она должна стоять там - на сцене. Вместо совершенно невыразительной в драматическом плане певицы.
О, какую Виолетту она смогла бы показать!
Какой пик наслаждения и душевной боли ей был бы доступен! Какую любовь, надежду, отчаяние и какое одиночество она сумела бы сыграть! Нет, не сыграть – прожить. Она не щадила бы себя. И каждый звук, вышедший из ее горла, прежде родился бы в ее сердце.
Так учил ее Эрик.
Обманывать себя не было смысла: Кристина постоянно думала о нем с того момента, как нашла его записи. Его рассказ возник как раз тогда, когда в жизни графини образовалась пустота. Она тосковала по сильным эмоциям. По тому ощущению невероятного счастья, которое возникало у нее каждый раз, когда она оказывалась на сцене. Тогда исчезала Кристина Даэ и рождалась другая женщина. Певица, которая своим талантом могла пронять и заставить сопереживать каждого человека в зрительном зале.
…Голос певца, исполнявшего партию Альфреда, показался Кристине слишком приторным. Полноватый темноволосый тенор, которому давно уже перевалило за тридцать лет, изображал пылкого и восторженного юношу. Сегодня графиню почему-то покоробила эта оперная условность. Она как будто специально искала повод, чтобы назвать постановку неудачной, а занятых в главных партиях солистов – напыщенными и фальшивыми. Кристина оглянулась на мужа. Но его внимание, как и большинства зрителей в зале, было целиком поглощено оперой.
Графиня отвернулась. Неужели они все не понимают, что история Виолетты и ее возлюбленного должна быть другой? Она обязана выглядеть и звучать иначе!
Учитель как-то сказал ей, что Виолетта Валери должна петь ее голосом. Только он – чистый и гордый – есть душа несчастной женщины, медленно угасающей от смертельной болезни и неизлечимой, обреченной любви.
Страдание, окрыленное вдохновением, выраженное предельной экзальтацией, талантливый певец может сделать божественно прекрасным. Показать красоту и величие чувства, которое вопреки всему родилось из грязи, пересудов, непонимания и насмешек. И смогло подняться на недосягаемую высоту, восторжествовав над самой смертью.
Однажды, уступив ее просьбам, учитель согласился исполнить вместе с ней дуэт Виолетты и Альфреда Жермона из первого действия «Травиаты». Это был один из немногих случаев, когда они пели вместе. Кристине казалось, что ее обнимают ласковые руки. По ее телу прокатилась горячая волна, отчего она подалась вперед, словно устремилась в раскрытые объятия.
Голос рассказывал о любви, которая «весь мир наполняет силой могучею, светлой и чистой». Не было сил сомневаться в нем, ему нельзя было не поверить. Как невозможно было и противостоять.
В груди Кристины как будто что-то оборвалось. Ее сердце сжало раскаленными тисками, и оно на мгновение замерло от острой боли. И тогда, ликуя, она ответила на призыв, который манил ее исполнением всех желаний и надежд и обещал новую жизнь, свободную от унижений.
«Счастием дивным душа полна!» - и два голоса – мужской и женский – слились в одно целое.
…Потом она безуспешно просила наставника сказать ей хоть слово, но зеркало молчало. Только теперь графиня поняла причину. Учитель не ожидал, что их дуэт прозвучит ТАК. Ведь в те несколько минут она приняла его любовь и ответила ему взаимностью, сама не осознавая этого. Всему виной был его голос, который жил в ее сознании и мягко, но неотвратимо подчинял ее себе.
Ему было подвластно все. Услышав всего раз этот невероятный тенор, его нельзя было забыть. В нем были сила и беззащитность, наслаждение и страсть, соблазн и любовь. Совершенство, недоступное никому из смертных и безграничная, трепетная нежность, от которой на глаза невольно наворачивались слезы.
И все же Кристина знала: она была бы счастливее, если бы никогда, никогда его не слышала и не знала его обладателя. Того, кто сделал ее певицей и показал ей, что значит - настоящее искусство.
Эрик строго и ревниво оберегал ее талант и очень редко хвалил ее. Но каждое слово одобрения, сказанное им, было для Кристины бесценным. Учитель объяснил ей, что она должна чувствовать себя. «В тот момент, когда ты забудешь о роли, когда станешь той, чью партию ты исполняешь, когда будешь жить чувствами своей героини и отдашь ей не только голос, но и свою душу – только тогда ты сможешь считать, что достигла настоящего мастерства», - повторял он.
Впервые это произошло в «Фаусте».
В вечер премьеры она страшно волновалась. Но только до тех пор, пока не вышла на сцену.
Случилось то, что предрекал учитель: больше не было Кристины Даэ – молодой певицы, которая страшилась провала и боялась поверить в собственные силы. Вместо нее появилась Маргарита. Чистая наивная девушка, пережившая предательство любимого человека. Отчаявшаяся мать, в помрачении рассудка убившая своего внебрачного ребенка. Приговоренная к казни преступница, ждущая смерти как избавления от мук. Страдающая и раскаивающаяся женщина, которую небо простило за ее тяжкий грех.
Кристина не думала тогда, хорошо или плохо она поет и играет, удалось ли ей справиться с партией. Она всего лишь жила чужой жизнью, которая на несколько часов стала ее собственной.
Потом были овации, крики: «браво» и «брависсимо». Зрители стоя аплодировали новой примадонне Гранд Опера, покоренные необыкновенным мастерством молодой певицы. Говорили о чуде и вокальном феномене, родившемся на подмостках Гранд Опера.
Но Кристина ничего этого не слышала. Крики, шум, восхваления слились для нее в навязчивый, утомительный гул. В вечер триумфа ей было важно мнение только одного человека.
Она добралась до гримерной, заперла дверь на ключ и без сил рухнула в кресло. И все еще была под впечатлением от пережитого потрясения, когда услышала своего маэстро. «Ангелы плакали сегодня», - проникновенно и очень нежно произнес он, и в его голосе прозвучала гордость за ученицу. Это была наивысшая похвала, которой он удостоил ее. У Кристины защипало глаза. «Я отдала вам свою душу. И я мертва», - сказала она тогда.
…Раздались аплодисменты. На сцене стояли исполнители главных партий, которые с удовольствием принимали знаки зрительской любви.
- Виолетта была хороша! – с чувством произнес Рауль.
- Она была ужасна, - безапелляционно произнесла Кристина. – У певицы очень хороший голос, но как актриса она бездарна, - заметив изумление в глазах мужа, пояснила она.
- Мой самый строгий и непримиримый критик, - сказал граф и улыбнулся. – Не сомневаюсь, что ты сыграла бы лучше, - добавил он, и в его интонации она различила едва заметную иронию.
Кристина хотела ему ответить, что он абсолютно прав, но передумала. Рауль все равно не понял бы ее. Он воспринимал поход в оперный театр как возможность приятно провести время. И не разбирался в тонкостях исполнения и актерской игры, да ему это и не было нужно. Для нее же все было наоборот. И если бы она сказала мужу, что очень жалеет о том, что ей пришлось оставить оперную карьеру, он бы наверняка обиделся на ее слова.
- Подожди меня здесь, пожалуйста! – вдруг произнесла она. – Я хочу выразить свое восхищение одному человеку.
- Снова какие-то тайны? – он усмехнулся.
- Мне нужно спросить кое-что… Пожалуйста!
- Как пожелаешь, - Рауль был удивлен и раздосадован.
Из ложи он видел, как жена спустилась в зал, подошла к дирижеру и что-то ему сказала. Седовласый маэстро удивленно взглянул на нее, а потом жестом пригласил ее следовать за ним. Они поднялись на сцену и скрылись за кулисами.
Кристина отсутствовала около получаса. Когда она появилась, на ее лице было написано сильнейшее волнение. Словно ей сообщили известие, которое ее потрясло.
Графа озадачило странное поведение жены. Но не стал задавать ей вопросов, решив, что если она захочет, то все расскажет ему сама.
Однако Кристина и словом не обмолвилась о том, что же ее так поразило в рассказе дирижера. Обратный путь до гостиницы супруги проделали в неловком молчании.
…Графиня заснула лишь под утро. Она мерила шагами гостиную, больно сжав пальцами виски. Сегодня она совершила странный поступок – решила расспросить дирижера об испанской певице по имени Мария, блиставшей на сцене Ла Скала больше сорока лет назад. И толкнуло ее на это отнюдь не любопытство.
Ей повезло. Пожилой маэстро, немало удивившись вопросу, ответил, что такая певица действительно когда-то давно пела в театре, но о ней почти ничего не было известно. Тех, кто ее знал лично, в Ла Скала уже не осталось. Но молва донесла, что эта женщина обладала редким, восхитительным сопрано. Поклонники называли ее «Dònna Usignòlo»*. Ее судьба сложилась трагично. Ходили слухи, что в жизни оперной дивы случилось какое-то несчастье, из-за чего она потеряла голос и была вынуждена навсегда оставить сцену.
Теперь Кристина не сомневалась, что та женщина, пережившая личную и творческую драму - мать Эрика. Какое несчастье ей довелось перенести, подумала графиня и поежилась. Ее учитель не знал о дальнейшей судьбе своей матери, иначе в его жизни на одну трагедию стало бы больше. И кто знает, смог бы он вынести такое ужасное известие? Он любил мать даже после всего, что с ним случилось. Хотя должен был возненавидеть.
Графиня не понимала, зачем ей потребовалось узнать все это. Она вновь и вновь мысленно возвращалась к дневнику Эрика. Она думала о мальчике, который убежал из дома, чтобы уберечь самого близкого человека от шантажа и сплетен. Но его детская, бескорыстная жертва оказалась напрасной. Он так и не узнал, что его побег стал для матери сильнейшим потрясением.
История Эрика и его матери вызвала в Кристине отклик, которого она не ожидала. Ей было до слез жаль этих людей.
Графиня села к столу. Попыталась читать, чтобы отвлечься от мрачных мыслей. Но вскоре отложила книгу. Что толку было лукавить и прятаться от самой себя? Она была несчастна. Кристина осознала это так отчетливо, точно внезапно пробудилась от долгого радужного сна.
Она предала свой талант. Он все еще бился в ней, как бабочка в банке, которая тщетно пытается вырваться за прозрачные стены, изнемогая в борьбе с бездушным стеклом.
О возвращении на сцену не могло быть и речи. Кристина была, как веревками, связана многочисленными обязательствами перед мужем и всем родом де Шаньи. Ее нынешнее положение и карьера певицы были несовместимы. Это было следствием выбора, который она сделала семь лет назад.
Будь у нее ребенок, она смогла бы посвятить всю жизнь ему. Но была бездетна. А ее голос, ее великолепный дар, который так ценил учитель, был погублен. Она своим решением уничтожила его.
Эрик знал о том, что Рауль заставит ее сделать это.
Да, она сама себя загнала в ловушку. Ее нынешняя жизнь была роскошной, удобной и красивой клеткой, за золотыми прутьями которой остался настоящий, удивительный, разноцветный мир – тот, которому она принадлежала по праву рождения. Тот, где хотел ее видеть Эрик, и где было комфортно ее душе. ------------------- *соловей
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 0
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация откл, правка нет
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума